— Папа ещё без сознания?

— Да. Но скоро должен очнуться.

— Ты… пойдёшь к нему?

Несколько мгновений мама молчала, словно задумавшись, а затем медленно сказала:

— Не знаю я, Ксан. Не уверена, что ему будет от этого легче, ещё и сейчас. Может, лучше потом, когда его в обычную палату переведут. Да и не хочу я напрасную надежду давать. Он и так небось невесть что подумал из-за того, что я с ним в больницу поехала. Если вообще запомнил, конечно.

— Значит, не пойдёшь? — Несмотря ни на что, Оксане было жаль отца. Она понимала рассуждения мамы, но… жаль.

— Нет. Кстати, Ваня рассказал, что оставил тебя у подъезда с каким-то мужчиной. Это кто был? Не Коля?

Оксана едва не чертыхнулась. Надо было предупредить Ивана Дмитриевича, чтобы не говорил маме, но Оксана забыла. Да-а-а, теперь не избежать кучи вопросов, отвечать на которые она не могла — не представляла, что именно. Вот как ответить, кто это был? Ну не говорить же, что это был её шеф? Какой ещё шеф в три часа ночи первого января?!

— Да так, один знакомый, — выдавила Оксана с трудом и сразу сменила тему: — Когда вы с Иваном Дмитриевичем собираетесь в гости к его сыновьям?

— Третьего числа. Поедешь с нами?

— Поеду.

Положив трубку, Оксана какое-то время просто сидела и смотрела в никуда, вспоминая своё детство, жизнь с родителями, их совместное счастье. Такое… нежное, трепетное, словно хрустальное. Отец разбил его, а теперь пытается склеить обратно. Безуспешно.

Разве могла Оксана в то время подумать, что спустя несколько лет её мама будет налаживать жизнь с другим мужчиной, пока отец лежит в реанимации? Нет, конечно. Прежде мама наверняка не спала бы и не ела, стала бы мотаться в больницу, за руку держать и говорить ласковые слова. Где это всё? Куда сгинуло?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍А ещё почему-то подумалось… Бедные дети Михаила. Какие бы у него ни были отношения с женой, дети-то не виноваты. Вот так жили-жили, думали, что у родителей всё хорошо, а потом бац — развод. И нет никакой семьи, а только отдельно — мама и папа. Вот как у неё сейчас.

И, несмотря на то что Михаил утверждал, будто Оксана никому не причинила боли и не сделала ничего плохого, ей внезапно стало неуютно. Словно в лютый мороз кто-то настежь распахнул окно и заставил её сесть на сквозняке…

Глава 60

Михаил

Всё первое января дети находились в предвкушении каникул и горных лыж, Таня дулась, а Алмазов старательно делал лицо, чтобы даже Юра ничего не понял — не хотел портить ребятам отдых. И от всего, что раньше было привычно и давно набило оскомину, теперь вдруг начало мутить. Словно появление Оксаны в жизни Алмазова заставило иначе взглянуть на привычное и понять: то, чем занимается Михаил, называется ложью. А ложь ничем нельзя оправдать, и она никогда не приводит ко благу.

Алмазов больше не верил, что их с Таней «игра в семью» сделает Машу счастливой и спокойной. Да и не мог он играть, понимал, что выдержит ещё не дольше пары недель. Жену не хотелось ни видеть, ни слышать, общаться с ней даже о ничего не значащих мелочах было невыносимо. Юра, кажется, замечал это, но помалкивал, по обыкновению не вмешиваясь в отношения родителей, а вот Маша…

Она по-прежнему пыталась помирить Михаила и Таню. По-детски, слишком прямолинейно, наивно и топорно, но пыталась. И каждый раз, когда Алмазов аккуратно гасил её попытки сблизить его с женой, дочка дулась и начинала переживать.

В результате никакие лыжи, чистый горный воздух, вкусная еда и всякие развлечения не радовали Михаила. Он мечтал поскорее вернуться. Немного скрашивали его унылое существование вечерние разговоры с Оксаной, но их ему было отчаянно мало.

Да, Алмазов звонил ей. Обещал, что будет звонить, когда уходил утром первого января, и держал слово. Разговоры эти длились не дольше получаса, но заряжали Михаила энергией на дальнейшие сутки. Хотя ни о чём особенном они с Оксаной не говорили — он просто рассказывал, как прошёл день, она тоже делилась прошедшими событиями, но от этих разговоров становилось светло на душе. И уютно, будто Михаил долго блуждал под дождём и в темноте, а теперь неожиданно попал домой, где тепло и по-настоящему любят.

Эти разговоры были возможны, потому что Алмазов сделал всё так, как привык за последние годы при проведении отпуска вместе с семьёй, — снял себе отдельный номер. Только раньше он не посвящал в это детей, тихонько уходил после того, как они засыпали, и приходил утром, перед тем, как просыпались. Но теперь сказал. Это был первый его шаг на пути к скорому разводу. И, несмотря на то что этот ход оказался болезненным из-за расстроенного лица Маши, он же принёс облегчение.

Оказывается, Михаил устал врать. Все последние годы он жил, даже не замечая этого…

В один из вечеров, устав от очередного полного притворства дня, Алмазов, поговорив с Оксаной, спустился вниз, в бар отеля. Взял коньяк и, оглядевшись, досадливо поморщился — совсем свободных столиков не было, за каждым кто-то сидел. Михаил изучил ближайших к себе посетителей ресторана и, остановившись на седом пожилом мужчине в очках, который пил не алкоголь, а кофе, решительно направился к его столику.

— Добрый вечер, — поздоровался Алмазов и кивнул на свободное сиденье напротив. — Могу я составить вам компанию?

— Разумеется, — кивнул мужчина, и Михаил опустился на узкий диван. Сразу сделал глоток коньяка, прикрыв глаза, а когда открыл их, наткнулся на спокойный изучающий взгляд за стёклами очков. — Тяжёлый день?

Алмазов усмехнулся:

— Тяжёлая жизнь.

— Даже так. — Собеседник понимающе кивнул. — Что ж, могу вас утешить: на алкоголика вы не похожи.

— А должен?

— Судя по вашему ответу — да. Так часто отвечают алкоголики. Они настолько давно пьют, что уже не могут разобраться в причинах.

— Я знаю причину, — пожал плечами Михаил. — Наверное, поэтому ещё не алкоголик.

— И что же это за причина?

Он сам не понял, как так произошло. Возможно, всему виной пресловутый «эффект попутчика», который срабатывает всегда, даже когда ты этого не хочешь, а может, коньяк — Алмазов потихоньку цедил его, пока рассказывал абсолютно незнакомому мужчине, чьего имени даже не знал, обо всём, что так беспокоило Михаила. Впервые в жизни он рассказывал о проблемах в семье, об изменах Тани, о вранье перед ребёнком, о встрече с Оксаной…

И чувствовал себя змеёй, которая неожиданно вспомнила, что до сих пор не сбросила старую кожу.

— Интересная история, Михаил, — заключил собеседник, когда Алмазов замолчал и с тоской посмотрел в опустевший стакан, не зная, повторять или не стоит. — Нет-нет, не вздумайте больше пить, иначе вы ничего не запомните из нашего разговора и не сделаете никаких выводов.

— А будет что запоминать? — удивился Михаил, и собеседник мягко улыбнулся:

— Пожалуй.

Было что-то странное в улыбке этого человека, что-то словно… профессиональное. Как будто она была частью мастерства, и ею в том числе он зарабатывал на жизнь.

— Что вас беспокоит больше всего? Отношения с женой, с Оксаной, ситуация с дочерью? — продолжал между тем мужчина. — Вы рассказали многое, но без акцентов на чём-то конкретном. Понимаю, что вы тревожитесь из-за всего сразу, но что-то, вероятно, перевешивает. Что?

— Машка, — выдохнул Михаил, даже не задумавшись: это было очевидно. — Естественно, она. С женой у меня давно всё кувырком, не починить, да и нет желания. Оксана… с ней может что-то получиться, но для этого я должен быть свободен. А чтобы быть свободным, надо объяснить всё Маше. Но как, я не знаю.

— И не знаете, стоит ли вообще это делать. Судя по тому, что вы сказали мне чуть ранее.

— Да. Она ранимая. И я думаю: возможно, лучше подождать… года три, например. Чтобы выросла, стала крепче…

— Почему вы думаете, что через три года ваша дочь будет менее ранимой? — спросил собеседник со спокойным интересом. — Почему именно через три, а не через пять, шесть, десять?